О КРИЗИСЕ ПОНИМАНИЯ И О ПЕРСПЕКТИВЕ ВЫХОДА ИЗ НЕГО
About the crisis of understanding and the prospect of getting out of it
Аннотация: В статье подробно рассмотрено явление, известное в когнитивистике как «кризис понимания». Намечена методика его преодоления.
Ключевые слова: слова-понятия, иллюзорность их понимания, их тавтологичность, их символизм, смысловая реальность, круг понимания, вхождение в круг.
Abstract: The article examines in detail the phenomenon known in cognitive science as the "crisis of understanding". Outlines a method for overcoming it.
Keywords: words are concepts, the illusory nature of their understanding, their tautology, their symbolism, semantic reality, the circle of understanding, entering the circle.
1. ИЛЛЮЗИЯ ПОНИМАНИЯ
Причину взаимного непонимания массовое сознание склонно обычно объяснять или неумением собеседников внятно излагать свои мысли, или несовпадением степеней их образованности. Но в обоих случаях подразумевается, что предметы обсуждения воспринимаются сознанием и отражаются языком объективно.
Между тем специалистам давно известно, что смысловая организация языка исторически изменчива. Оказалось, в частности, что любые, хорошо знакомые нам сегодня, слова наполнялись прежде содержанием, существенно отличным от современного. Вот лишь несколько примеров: «корысть = добыча», «равнодушие = единодушие», «злоба = несчастье», «труд = печаль», «задница = наследство», «вещь (от «вести/вещания») = сообщение», «истина» = «наличность», «наличные деньги», и т. д. (Примеры взяты из специализированных словарей, в том числе из «Толкового словаря живого великорусского языка» Владимира Даля).
Уже только из этих примеров видна иллюзорность претензии на объективность восприятия и языкового воспроизведения действительности. И встают вопросы: так что же тогда называть пониманием? И вправе ли мы вообще претендовать на него?
Вопросы свидетельствуют о наступившем кризисе понимания. Что вполне открыто и заявлено: «Мы не понимаем, что мы не понимаем. … Мы не понимаем, что же мы не понимаем … Мы не понимаем, что мы должны понять» [Ильинский, 2016: 21–23]. Как следствие, «“человеком понимающим” сегодня полагает себя едва ль не каждый, кто умственно здоров. Тем более, если он занял какую-то значительную позицию в системе управления обществом или государством, да еще каким-то образом приобрел ученую степень или просто заимел много денег. Спросите такого человека: “Что же ты знаешь?” И окажется, что сплошь и рядом он знает слова и названия явлений, событий, процессов, но не их содержание, не глубинный смысл, то есть сущность. Знание сущности предмета подменяется знанием его названия, которое принимается за понимание. На самом деле это иллюзия знания, иллюзия понимания» [там же]. «ХХ век оставил нам в наследство … глобальную проблему ― неосознанность происходящего, иначе говоря ― кризис понимания … Это самая главная из всех глобальных проблем ― проблема номер один» [там же].
Критическая точка зрения на проблему «понимания» вполне объяснима: ведь ничем не оправданная претензия на объективное восприятие и языковое воспроизведение действительности разрушается сегодня не одним только фактом исторической изменчивости смысловой организации языка. Иллюзорность этой претензии видна и из следующего мысленного эксперимента. Представим себе, что мы просим собеседника: «Дайте мне, пожалуйста, эту книгу (авторучку, сумку, шапку и т. д.). И он её даст ― если захочет дать. Но если мы попросим того же собеседника: «Дайте мне добро (или зло), истину (или ложь), бога (или дьявола), социализм (или капитализм) и т. д. ― то что он нам даст, если даже и захочет? Ничего, потому что все такие слова ― это понятия, отсылающие не к конкретной предметике, а к другим, объясняющих их, понятиям.
В первом случае собеседник ясно понимает, о чём идёт речь. А во втором случае он если даже и убеждён, что понимает, но на самом деле пребывает в иллюзии понимания, ― потому что принимает за понимание или своё изначально-бессознательное согласие с предметом обсуждения, или своё эмоциональное отношение к нему. А объясняется иллюзия понимания тем, что современное массовое сознание не приучено отличать слова, отсылающие к конкретной предметике, от слов-понятий.
Специфика слов-понятий заключается в том, что их смысл раскрывается не отсылкой к той или иной предметности, а их развёрнутой интерпретацией, тоже состоящей из понятий. Но каждое понятие в этой интерпретации тоже состоит из понятий, отсылающих к своим интерпретациям, а в этих интерпретациях ― свои понятия, отсылающие к новым интерпретациям, и так далее, вплоть до исчерпания всего понятийного универсума. То есть, в отличие от слов, отсылающих к конкретной предметике, смысл любого слова-понятия не сводим к чему-то предметному; он замкнут на смыслы других понятий («смысл» = «со-мысль»).В когнитивистике (науке о познании) такая замкнутость смыслов друг на друга описывается с помощью выражений типа «смысловая реальность» [Леонтьев, 2007], «замкнутый в себе космос» [Кассирер, 2002: 20] и др.
К сожалению, немалая часть современных умов, в том числе и научных, подвержена инерции следования авторитетному некогда утверждению классиков исторического материализма, согласно которому «ни мысли, ни язык не образуют сами по себе особого царства, … они ― только проявления действительной жизни» [Маркс, Энгельс, 1955: 449]. Имеется в виду формула «бытие определяет сознание», бездумное доверие к которой давно уже превратило её в подобие религиозного догмата. Плоды же бездумного доверия можно описать примерно так: представим себе людей, которые, услышав по радиоприёмнику (увидев по телевизору, найдя в интернете) некую интересную информацию и захотев получить о ней дополнительные сведения, начинают с этой целью разбирать на детали устройство радиоприёмника (телевизора, компьютера) и изучать эти детали под микроскопом, подвергать их химическому анализу и т. п. — В роли таких людей и выступает подавляющее большинство современных учёных, считающих, что именно мозгом порождается семантическая информация. В то время как в свете эмпирической фактологии «тайны мозга» ― это тайны той смысловой реальности, которую мозг не порождает, а лишь принимает и перерабатывает.
Смысловая реальность ― это относительно новый, не ставший ещё в научном обиходе общеупотребительным, термин для описания явлений, известных под названиями «духовная культура», «надстроечные образования», «формы сознания», «идеологические концепции», «ментально-языковые структуры» и т. д. Все эти явления начинают сегодня пониматься уже не как второстепенная «надстройка над базисом», а как обладающая собственной онтологичностью и собственными законами функционирования особая форма реальности. Она может состоять не только из того или иного мировоззрения или их эклектической совокупности, но и совмещать в себе также их разрозненные фрагменты и осколки.
К этим фрагментам и осколкам вполне применимы логические операции, ― чем лишь усугубляется иллюзия понимания. Но на самом деле за понимание здесь принимается, повторюсь, узнавание знакомых слов и (или) эмоциональное отношение к ним, ― поскольку замкнутость слов-понятий на другие слова-понятия в общих рамках смысловой реальности свидетельствует об их тавтологичности. Первоисточник же тавтологичности, напомню ― претензия массового сознания на объективное отражение реальности. Бессознательно воспроизводимая в языке общения, она и оборачивается иллюзией понимания смысла слов-понятий.
Интуитивные догадки о тавтологичности языка понятий высказывались на протяжении всей истории философской мысли: от философа-скептика Агриппы (Iв. н. э.) до лингвиста А. А. Потебни (XIXв.) и создателя семиотики Ч. С. Пирса (XIX–XXв.). Продолжают они высказываться и сегодня. Что не удивительно: ведь тавтологии возникают при попытке доказать мысль с помощью её же самой, только высказанной другими словами. Как следствие, «мы чаще всего, сами того не осознавая, вращаемся в одном и том же кругу мысли и выдумываем новое, как потом оказывается, для реинтерпретации старого [Налимов, 2011: 190].
При этом разновидностей тавтологий ― множество; они не сводимы к примитивно-однокорневым, типа «масло масляное», но бывают также опосредованными ― представленными многочисленными переходными формами своих языковых интерпретаций. (Для обозначения таких тавтологий следовало бы, наверное, ввести специальный термин).
Преодолеть порождаемую тавтологиями иллюзию понимания можно лишь в контексте соотнесения всей смысловой реальности как онтологической целостности с материальной реальностью. Но такое соотнесение ― самостоятельная тема и предмет отдельного разговора [Горюнков, 2020: 288]. А здесь достаточно сказать, что различение слов, отсылающих к конкретной предметике, и слов-понятий, отсылающих к смысловой реальности, объясняется с помощью различения «значений» и «смыслов».
Такое различение известно в науке давно: ещё в XVI веке поводом для различения качества ментально-языковых высказываний послужило разграничение Маттиасом Флациусом Иллирийским «значений» и «смыслов», закреплённое позднее в логико-математических трудах Г. Фреге [Леонтьев, 2007: 11-12]. Но о вытекающих отсюда следствиях говорить не принято, потому что именно неразличением «значений» и «смыслов» создаётся возможность манипулирования массовым сознанием. Ведь трактовка понятий зависит от общего смыслового контекста и поэтому может быть совершенно различной. Вот почему разговор на уровне понятий сплошь и рядом сводится или к склочному препирательству о словах, или к «глухариному токованию» каждого о своём, или к устроенному с коммерческой целью шоу, или к инструменту забалтывания неудобных тем. Или же он оборачивается технологией продавливания мнения, заранее назначенного на роль «истины» (как выразился однажды Макс Планк, «истина не побеждает – просто вымирают её противники»).
Как следствие, игнорируется тавтологичность интерпретаций любых понятий, вплоть до такого фундаментального для современной науки понятия, как «эволюция». Ещё К. Поппер заметил, что формула «выживают наиболее приспособленные», выражающая суть эволюционного процесса, равнозначна формуле «выживают выжившие» [Поппер: эл. р.].
2. ОЧКИ ЯЗЫКА
Тавтологичность интерпретаций любых понятий указывает на наличие в них скрытого «круга понимания» («круга в доказательствах», «логического», «герменевтического», «порочного» и прочих «кругов»). Проблема же «круга» хотя и давно известна в науке как острейшая проблема общенаучной методологии [Хайдеггер, 2006: 150-153], но, тем не менее, тоже сознательно замалчивается, ― потому что предельно обнажает иллюзорность понимания языка понятий и ослабляет тем самым управленческую власть над умами. А суть проблемы «круга» ― в том, что она свидетельствует о зависимости сознания от его ментально-языкового выражения и обнажает тем самым субъективность восприятия окружающей реальности.
Но современный массовый образ мышления продолжает пребывать в убеждённости, что язык возникает в процессе объективного восприятия окружающего мира. Как следствие, современный массовый обыватель не только не различает слов, обладающих значениями, и слов-понятий, обладающих смыслами, но и претендует на изначальное понимание любого слова-понятия, имеющего якобы своё «единственно правильное» смысловое содержание. А на такой слепой «вере в слова» и играют манипуляторы. Именно эта вера и делает людей «рабами слов» и жертвами манипулятивных технологий [Горюнков, 2001: эл. р.].
Лишь в ситуации напряжённой мыслительной работы и поиска средств её выражения выясняется, что разговор на уровне конкретной предметики и разговор на уровне понятий — разные вещи [Горюнков, 2008: 57-58]. Если в первом случае мы кажемся себе «хозяевами своих слов», то во втором случае мы начинаем понимать, что наша власть над собственным говорением — иллюзорная. Достаточно сослаться на В. И. Вернадского, которого никак не упрекнёшь в тугодумии. У него читаем: «Бывает так, когда понимаешь, а передать, сказать, сообщить другим не можешь…» [Страницы.., 1981: 134]. «Удивительно, как трудно передать ясно другим свою мысль. Я встречаюсь с этим постоянно, и только отчасти это связано с тем, что я не могу передать свою мысль целиком словами. Непрерывно вспоминаю чудный образ Тютчева: “Мысль изречённая есть ложь”» [Вернадский, 1998: 201]. «Философия исходит из понятий ― слов, которые никогда, конечно, не могут охватить всё явление до конца» [там же: 203].
Иногда проблемность «понимания» осознается даже далекими от науки людьми. Так, в книге композитора Г. В. Свиридова «Музыка как судьба» читаем: «Доступность, понятность слов еще не обозначает “понятность” мысли…» [Свиридов, 2002: 129]. И, конечно, зафиксирована эта же проблема в научной литературе, с точки зрения которой наше сознание находится под «колпаком» языкового тезауруса ― взаимосвязанной системы смысловых структур ориентирующего характера [Гуманитарное..., 2006: 557-565].
Отсюда ― взгляд на язык как на ограничительную «сетку знаков, как бы наброшенную на наше поле восприятия, деятельности, жизни» [Рикёр, 1995: 380]. Оказалось, что язык ― это «способ мироистолкования, предпосланный любому акту рефлексии»; что «мышление всегда движется в колее, пролагаемой языком», и что именно им «заданы как возможности мышления, так и его границы» [Гадамер, 1991: 24]. О том же ― у М. Хайдеггера: «…Мы, люди, чтобы быть тем, что мы есть, встроены в язык и никогда не сможем из него выйти»; «Мы говорим не только «на языке», мы говорим «от него»; «Мы слышим, как язык — говорит» [Хайдеггер, 1993: 266, 272]. И о том же ― у М. Элиаде: «…мир раскрывает себя как язык» [Элиаде, 2000: 136]. По М. М. Бахтину, человек «отброшен в мир бесконечно требовательного смысла» [Бахтин, 1986: 115]; по В. В. Налимову, он «существует лишь в той мере, в какой он погружен в мир смыслов» [Налимов, 1989: 247]. И общий вывод лингвиста В. В. Колесова: «Хотим мы этого или нет, но мир мы видим через “очки” языка» [Колесов, 1998: 237].
Повторюсь ещё раз: общаясь на уровне слов-понятий, мы лишь воображаем, что понимаем, о чём говорим. Это видно хотя бы из неоднозначности представлений о Боге: Логос, Троица, Любовь, Дух и др., не говоря уже о его персонифицированных воплощениях. На самом деле за понимание здесь принимается изначально-бездумное согласие с предметом понимания. А чем такое бездумное согласие оборачивается на практике, подсказывает басня И. А. Крылова «Квартет». Когда люди, подобно персонажам этой басни, пытаются сесть то «по-социалистически», то «по-капиталистически», то «по-демократически», то «по-монархически», — они только воображают, будто знают, что делают. На самом деле слова «социализм», «капитализм», «демократия» и монархия» не содержат в себе ничего однозначного. Вспомним, в частности, про шведский и швейцарский «социализмы», или про нэповский и китайский «государственные капитализмы», про которые так много говорила советская пропаганда в предперестроечные годы, подготавливая слом существовавшего на тот момент политического строя.
Или вспомним, что «демократия», по А. С. Пушкину, всего лишь произвольно толкуемое слово [Смирнова-Россет, 2003: 297], за которым скрывается «отвратительный цинизм», «жестокие предрассудки» и «нестерпимое тиранство» [Пушкин, 1978: 298]. Или вспомним про то, что бутафорский характер английской монархии был ясен ещё Ивану Грозному. «Мы надеялись, — писал царь королеве Елизавете, — что ты в своём государстве государыня… Но, видно, у тебя, помимо тебя, другие люди владеют, и не только люди, а мужики торговые, и не заботятся о наших государских головах и о чести, и о выгодах для страны, а ищут своей торговой прибыли» [Памятники.., 1986: 113, 115].
3. ДВА ЯЗЫКА В ОДНОМ
При всей остроте кризиса понимания ситуация с ним не так безнадежна, какой кажется на первый взгляд. Её спасают два момента. Первый момент: кризис не распространяется на изучение структуры самой смысловой реальности (чем и объясняется рекомендация М. Хайдеггера не пытаться выйти из круга, «а правильным образом войти в него» [Хайдеггер, 2006: 153]). Второй момент: язык понятий в его «чистом» виде ― это специализированное поле философии, в то время как основной массив бытовых дискурсов представлен смешением слов-понятий со словами, отсылающими к конкретной предметике. И данное смешение тем неразличимей, что одни и те же слова могут выполнять и ту, и другую функции (сравним: «он сидит на этом стуле» и «он сидит на двух стульях»).
Объясняются оба момента тем, что в естественном языке скрыто присутствуют два относительно самостоятельных, но при этом тесно взаимодействующих друг с другом языка: тот язык, который роднит людей с животными, и тот, который делает людей причастными культуре [Горюнков, 2021: 103]. А чтобы лучше понять, о каких конкретных языках идёт речь, посмотрим, на какие темы «разговаривает» обезьяна (имеются в виду многочисленные, проведённые в ХХ веке опыты, показавшие способность человекообразных обезьян, в условиях их общения с человеком, выполнять значительное число интеллектуальных и семиотических, в частности лингвистических задач, сопоставимых с человеческими [Иванов, 2004: 59-60]). Оказалось, что обезьяна может сказать (на языке жестов и/или предметных знаков) «дай мне пить», «почеши мне спину» и даже обозвать не нравящегося ей человека «грязным». Но ни одна обезьяна в процессе обучения так и не смогла достичь уровня, начиная с которого с ней можно было бы поговорить, например, о философии, о литературе или о политике. И дело не в том, что существует «потолок» в количестве запоминаемых обезьяной знаков; существование такого «потолка» никто ещё не доказал. Дело в качестве знаков — в различии между знаками, отсылающими к предметной реальности, и знаками, отсылающими к другим знакам, т. е. к понятиям [Горюнков, 2008: 57-58].
Сущность второй категории знаков, ответственных за причастность к культуре — их символизм: знаковое выражение чего-либо, наделённое переносным содержанием. Сравним, например, просьбу обезьяны «дай мне пить» с аналогичной просьбой, описанной в Евангелии от Иоанна (Ин., 4: 7–10). При всём внешнем сходстве обеих просьб очевидно, что обе они выражены на разных языках: на том, который принято называть «практическим» (сообщающим «нечто, имеющее практический смысл» [Иванов, 2004: 56], и на том, который называется «символическим»: «Условный, символический характер языкового знака… сближает человеческий язык с любыми другими символическими знаковыми системами и отделяет пропастью от естественного языка животных» [Абаев, 1976: 79].
Уместно напомнить и о догадке Нильса Бора, высказанной им по итогам наблюдения за развитием собственных детей. «Чёткую границу между человеком и животным, — читаем у этого выдающегося учёного, — нельзя было бы провести даже и по признаку способности передавать информацию от одной особи к другой». Но «никакое настоящее человеческое мышление невозможно без употребления понятий… Новорожденного ребёнка едва ли можно считать человеческим существом именно потому, что он ещё не пробудился для пользования понятиями…» [Бор, 1938: эл. р.].
Но и пропасть между двумя языками, и чёткая граница между ними ― малоосознаваемы, потому что практический язык представлен не только невербальным языком животных, но и вербально-артикулированным языком человеческого общения. Во второй своей роли он, ни в чём не уступая символическому языку в повседневной речевой практике, обслуживает те биологические потребности людей, которые являются потребностями их выживания и общения. А с языком культуры его сближает общий лексический фонд — строительный материал для конструкций символического языка. Поэтому во второй своей роли он оказывается необходимейшей предпосылкой и условием существования человеческой культуры.
Напомню и о словах С. С. Аверинцева о символологии как «инонауке»: в них угадывается отсылка к давно присутствующей в ментальном поле ученых, но до сих пор не обсуждаемой и, соответственно, не решаемой методологической проблеме [Аверинцев, 1931: 157]. Оказалось, что «человек видит Мир через символы <…> И мы ищем всё новые и новые символы для понимания Мира. И сама наука есть не более чем символическое понимание Мира» [Налимов, 2011: 331-332]. К тому же лишь к такому её пониманию приложима оговорённая в начале статьи историческая изменчивость языковых смыслов.
Но поэтому ивласть языка над умами — это власть не «языка вообще», а лишь символического языка— того, который оперирует не значениями, а смыслами. Не люди говорят на языке символических смыслов, а сам он «говорит людьми».Он в полном смысле слова властвует над человеческим, как индивидуальным, так и массовым сознанием.
Языковые символы, будь то символы-образы или символы-понятия ― это условные знаки, наделённые переносными смыслами и представленные взаимодействием своей внешней формы и скрытого содержания. В религиозной традиции такое взаимодействие описывается оппозицией «убивающая буква – животворящий Дух» (IIКор. 3: 6), а в науке ― оппозициями «текстовые варианты – инвариант» и «языки-объекты – метаязык» [Горюнков, 2024: эл. р.]. Общим же «знаменателем» для всех этих оппозиций и служит различение «значений» и «смыслов» ― базовых элементов структуры смысловой (символической) реальности.
4. «ВХОЖДЕНИЕ В КРУГ»
Можно ли преодолеть кризис понимания?
Да, можно ― если, напомню, учесть, что кризис не распространяется на изучение структуры самой смысловой реальности. Чем и открывается возможность прочтения её символического (животворящего = инвариантного = метаязыкового) содержания методом «правильного, по М. Хайдеггеру, вхождения в “круг”». Ведь «видеть в этом круге порочный и выискивать пути его избежания, да даже просто “ощущать” его как неизбежное несовершенство, значит в принципе не понимать понимание. Дело не в том, чтобы подтянуть понимание и толкование до определённого идеала познания, который сам есть лишь производное понимания, заблудившееся в законной задаче осмысления наличного в его сущностной непонятности. Выполнениеосновных условий возможного толкования лежит, наоборот, в том, чтобы прежде всего не ошибиться в отношении сущностных условийего проведения. Решающе не выйти из круга, а правильным образом войти в него. Этот круг понимания не колесо, в котором движется любой род познания, но выражение экзистенциальной пред-структуры самого присутствия. Круг нельзя принижать до vitiosum, будь то даже и терпимого. В нём таится позитивная возможность исходнейшего познания, которая… уловлена только тогда, когда толкование поняло, что его первой, постоянной и последней задачей остаётся не позволять всякий раз догадкам и расхожим понятиям диктовать себе предвзятие, предусмотрение и предрешение, но в их разработке из самих вещей обеспечить научность темы» [Хайдеггер, 2006: 153].
Сказать сегодня что-либо об успешных попытках «вхождения в круг» нечего ― они попросту не известны. Поэтому сошлюсь на свой собственный опыт, который впервые был предпринят мною ещё сорок лет назад и затем неуклонно расширялся [Горюнков, 1985: 5-7; он же, 1991: 88-100; он же, 1993: 16-18]. Вкратце суть опыта сводилась к использованию метода «чёрного ящика» ― понятия информатики и кибернетики, введённого в научный обиход с целью преодоления трудностей изучения сложных систем [Словарь по кибернетике, 1979: 592], в том числе и такой системы, как история культуры. Представление этой истории в виде «чёрного ящика», состоящего из «входа» и «выхода», означает, что при настоящем уровне наших знаний о начале культуры мы не можем проникнуть внутрь системы и разобраться, каким образом «входные условия» преобразуются в «ситуацию на выходе». Однако предположив, что «ситуация на выходе» (в нашем случае ― смысловая организация древнейшей фазы языка культуры) причинно связана с «входными условиями» (в нашем случае ― с непонятными нам причинами возникновения этой смысловой организации), мы можем по результатам анализа «ситуации на выходе» судить и о том, чтó на самом деле происходило на уровне «входных условий».
Под анализом «ситуации на выходе» подразумевается изучение той загадочной смысловой упорядоченности древнейшей фазы духовной культуры, которая проявляет себя в повторяемостях мифологических мотивов и может поэтому рассматриваться как проявление инварианта, сохраняющегося при любых преобразованиях. Именно такой анализ «делает возможной передачу исходной схемы во времени и сохранение её актуальности в исходных условиях» [Иванов, 1975: 50].
А можно сказать и так: имеется в виду то соотношение постоянных и переменных величин в фольклорных текстах, которое было обнаружено В. Я. Проппом применительно к волшебным сказкам и изучение которого он предполагал (но по ряду причин не сумел или не успел) продолжить применительно к мифам [Пропп, 1928: 7].
Между тем, по предварительным данным, аналогичное соотношение постоянных и переменных величин прослеживается и на мифологическом материале [Иванов, 1980: 54-67], чем и создается реальная перспектива прочтения животворящего (инвариантного, метаязыкового) содержания мифо-символического языка на основе исчисления мифологических повторяемостей.
Желающих ознакомиться с подробностями указанного исчисления и с его результатами отсылаю к соответствующим работам [Горюнков, 2014; он же, 2020; он же. 2023]. А здесь достаточно сказать, что символическое (оно же животворящее, оно же инвариантное, оно же метаязыковое) содержание языка культуры в древнейшей ― мифологической ― форме его смысловой организации оказалось сводимо к описанию мира как живой самовоспроизводящейся системы [Горюнков, 2010; он же, 2022, 2023].
Тем самым подтвердился столетней давности прогноз В. И. Вернадского о необходимости и неизбежности смены мировоззренческой парадигмы. Напомню: «Мы подходим к очень ответственному времени, к коренному изменению нашего научного мировоззрения». «Если подтвердится, что жизнь есть не планетное, а космическое явление ― последствия этого для биологических и гуманитарных концепций будут чрезвычайны» [Вернадский, 1931: 417, 437].
Под «последствиями» здесь подразумевается, в частности, обретение массовым сознанием способности понимать всё происходящее уже без иллюзий.
ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА
Абаев В. И. О термине «естественный язык» // Вопросы языкознания. М.: 1976, №4.
Аверинцев С. С. София-Логос: словарь. IIиздание, исправленное. Киев: «Дух iЛiтера», 2001. ― 460 с.
Бахтин, М. М. Эстетика словесного творчества. IIизд. М.: «Искусство», 1986. – 445 с.
Бор Н. Философия естествознания и культуры народов, (1938, эл. р.): https://phys-, 1931,i.narod.ru/physics/books/bohr1/ar08.html
Вернадский В. И. Дневники: март 1921 – август 1925. М.: «Наука», 1998 (записи за 1922 – 1924 гг.).
Вернадский В. И. Изучение явлений жизни и новая физика // Известия АН СССР, VIIсерия, № 3.
Гадамер. Актуальность прекрасного. М.: «Искусство», 1991. ― 367 с.
Горюнков С. В. Самовоспроизводство и мифология // Мировоззрение народов Западной Сибири по археологическим и этнографическим данным. Томск: Издательство Томского ун-та, 1985. ― 173 с.
Горюнков С. В. О соотношении мифологии и онтологии (в свете идей В. И. Вернадского) // Ноосфера и художественное творчество: сб. ст. / отв. ред. Вяч. Вс. Иванов. М.: «Наука», 1991. ― 280 с.
Горюнков С. В. О жизни, смерти и бессмертии как о метаязыковом содержании мифов // Жизнь. Смерть. Бессмертие: мат. науч. конференции, проведенной в декабре 1993 г. в Санкт-Петербурге Государственным музеем истории религии. СПб: «Образование». 1993. ― 128 с.
Горюнков С. В. В рабстве у слов: к проблеме качества гуманитарных экспертиз // Портал МГУ «Знание. Понимание. Умение» (2001, эл. р.): https://zpu-journal.ru/e-zpu/2011/2/Goriunkov_Expert_Evaluation_Quality/
Горюнков С. В. Говорящие обезьяны и тайна языка // «Вопросы культурологии». 2008. № 4.
Горюнков С. В. Введение в мифологическую теорию культурогенеза. Ч. I–IX// Информационно-гуманитарный портал «Знание. Понимание. Умение». 2010–2013.
Горюнков С. В. Смена мировоззренческой парадигмы ― стратегическая задача культурной политики России. Статьи I– IV// журнал «Общество. Среда. Развитие». 2022, № 2, 3, 4; 2023, № 1.
Горюнков С. В. Глобальный кризис как шанс поумнеть. СПб: Издательский дом «Нравственный мир», 2009. ― 120 с.
Горюнков С. В. Мета-коды культуры. СПБ: ООО «Контраст», 2014. ― 304 с.; он же. На пороге новой мировоззренческой парадигмы: сб. ст. СПб: «Алетейя», 2020. ― 550 с.; он же. Тайна русской неприкаянности. О стратегических задачах культурной политики России. СПб: «Политех-Пресс», 2023. ― 248 с.
Горюнков С. В. О тайнах Софии Премудрости Божьей // «Аврора», СПб, 2021, № 6.
Горюнков С. В. О кризисной ситуации в теоретико-методологическом аппарате науки // НИЦ «Методологический Переформат» Научного консорциума высоких гуманитарных и социальных технологий (2024, эл. р.): https://sci.ast.social/resheniya/402-nkvgst017.html
Гуманитарное знание: тенденции развития в XXI веке / под общей ред. Вал. А. Лукова. М.: «Издательство Национального института бизнеса». 2006. ― 678 с.
Иванов Вяч. Вс., Топоров В. Н. Инвариант и трансформация в мифологических и фольклорных текстах// Типологические исследования по фольклору. Сборник статей памяти В. Я. Проппа. М.: «Наука», 1975. ― 320 с.
Иванов Вяч. Вс. Верх и низ // Мифы народов мира: В 2 тт. М.: «Сов. энциклопедия», 1980. Т. I. – 672 с.
Иванов Вяч. Вс. Наука о человеке: Введение в современную антропологию. М.: «Наука», 2004 – 194 с.
Ильинский И. М. О «правильном образовании» для России XXIвека // ж. «Знание. Понимание. Умение», 2016, № 3.
Кассирер Э. Философия символических форм. В 3-х т. Т. I. М., СПб: «Университетская книга», 2002. ― 272 с.
Колесов В. В. Русская речь. Вчера. Сегодня. Завтра. СПб: «Юна», 1998. ― 245 с.
Леонтьев Д. А. Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности. IIIиздание, дополнительное. М.: «Смысл», 2007. ― 584 с.
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., IIизд. М., 1955. Т. 3.
Налимов В. В. Возможно ли учение о человеке в единой теории знания? // Человек в системе наук / отв. ред. И. Т. Фролов. М.: «Наука», 1989. ― 504 с.
Налимов В. В. Спонтанность сознания. Вероятностная теория смыслов и смысловая архитектоника личности. М.: «Парадигма», «Академический Проект», 2011. ― 399 с.
Памятники литературы Древней Руси. IIполовина XVI века. М.: «Художественная Литература», 1986. ― 672 с.
Поппер К. Дарвинизм как метафизическая исследовательская программа (эл. р.) // http://idcommunity.ru/wp-content/uploads/2020/02/Popper-K.-Darvinizm-kak-metafizicheskaya-issledovatelskaya-programma.pdf
Пропп, В. Я. Морфология сказки. Л.: «Academia», 1928. ― 152 с.
Пушкин А. С. Полн. Собр. соч.: в 10 т. Л.: «Наука», 1978. Т. VII. ― 540 с.
Рикёр П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М.: Издательство «Медиум» Московского философского центра «Academia-Центр». 1995. ― 695 с.
Свиридов Г. В. Музыка как судьба. М.: АО «Молодая Гвардия», 2002. ― 439 с.
Словарь по кибернетике / под ред. Академика В. М. Глушкова. Киев: Главная редакция Украинской советской энциклопедии, 1979. ― 623 с.
Смирнова-Россет. Записки. / Составила О. Смирнова. М.: «Захаров», 2003. ― 527 с.
Страницы автобиографии В. И. Вернадского. М.: «Наука». 1981. ― 347 с.
Хайдеггер М. Время и бытие. Статьи и выступления. М.: «Республика», 1993. ― 447 с.
Хайдеггер М. Бытие и время. СПб: «Наука», 2006. ― 452 с.
Элиаде М. Аспекты мифа. М.: «Академический проект», 2000. ― 235 с.
Горюнков Сергей Викторович
Директор научно-исследовательского центра
«Методологический переформат»
Доктор философии
Академик Академии экосоциальных технологий
Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript.
